Россия – Грузия после империи - Коллектив авторов

в начале 1990-х процесс отъединения грузинского народа от российского политического, культурного (также языкового) влияния и медленная переориентация в сторону Запада явили широкий круг новых вопросов, в том числе связанных с переосмыслением имперского (советского) наследия в «грузинском осколке».

Общесоветское коллективное самосознание основывалось на нескольких символах (Октябрьская революция, Великая Отечественная война, Сталин, шестидесятники, Гагарин и т. д.). Некоторые из идентификаторов принадлежали в особенности грузинскому советскому самосознанию (Сталин, В. Кикабидзе и т. д.). В свою очередь, параллельно общесоветским существовали элементы, создающие грузинскую национально-культурную самоидентификацию (царица Тамара, Руставели и т. д.). После распада СССР грузины нуждались в переосмыслении своего прошлого, в результате чего начался длительный процесс формирования новой картины грузинской идентичности в постсоветском мире.

Словосочетание «осколки империи» мы позаимствовали напрямую у самих писателей. А. Битов назвал СССР «расколовшейся империей, которая сама была кривым зеркалом», а ее «осколки – еще кривее…» (Битов, 2011). Петр Вайль одну из глав «Карты родины» назвал «Осколки империи: жизнеописание», хотя все эссе, посвященные Кавказу и Грузии, собраны у него под общим значительным названием: «Имперский периметр»[91].

Тексты, входящие в книгу «Карта родины», создавались на протяжении многих лет; часть из них была опубликована в СССР. Вайль, в отличие от Битова – «путешественника по империи» (Чередниченко, 2012), был «гражданином мира». Как сможем в дальнейшем убедиться, его взгляд на мир, в том числе на Кавказ и на Грузию, – это и есть взгляд «русского человека»-космополита.

П. Вайль в миниатюрном эссе «О вечном и личном» писал о себе: «Я родился в первой половине прошлого века. Так выглядит 1949 год из нынешних дней. Так время помещает тебя без спросу в эпос. Пространство – в историю. Москвич-отец с эльзасскими корнями и ашхабадка-мать из тамбовских молокан поженились в Германии, я родился в Риге, много лет прожил в Нью-Йорке, эти строки пишу в Праге» (Вайль, 2011, 11[92]). Вайль эмигрировал в США в 1977 г., а с 1995-го проживал в Чехии до преждевременной смерти в 2009 г. Известно о его желании жить в Италии, которое не осуществилось. Некоторые называют Вайля «русским и американским» писателем (как Набокова или Бродского), но, на наш взгляд, несмотря на свой американский паспорт, Вайль всегда ощущал себя дитятей русской культуры и русского литературного наследия. Эмиграция из СССР, как вынужденное, но самостоятельное решение, не прошла без последствий для мировоззрения писателя. В публикациях и в радиопередачах Русской службы радио «Свобода», являясь главным ее редактором, он неоднократно представлял свои рефлексии по поводу истории, культуры и литературы. В эмиграции Вайль написал несколько книг в соавторстве с Александром Генисом («Потерянный рай. Эмиграция: попытка автопортрета», 1983, «Русская кухня в изгнании», 1987). В их совместной книге «60-е. Мир советского человека» (1988) авторы констатировали факт существования единого советского мира и выразили некую ностальгию по миру, ушедшему в прошлое. На счету Вайля и путевые сборники: «Гений места» (2006) и «Слово в пути» (2012); он также публиковался в страноведческих журналах «Вокруг света» и «GEO».

В 1990-х гг. Вайль возвращается на родину, которой больше не существует. «Родиной» в своей книге он называет не Россию в ее современных границах, а как раз территорию, принадлежащую бывшей империи. Родина, которую он помнит и которую, безусловно, любит [8, 461], – это пространство, соответствующее карте бывшего Советского Союза. В «Карту родины» Вайль помещает свои наблюдения и впечатления от поездок по всей этой территории, включая нынешние независимые государства (например, Белоруссию, Азербайджан, Узбекистан). С перспективы XXI в. книга Вайля – это портрет невозвратно ушедшего времени и пространства.

Во вступлении ко второму изданию сборника «Карта родины» Вайль пишет, что общественная гармония наступает тогда, когда совпадают или хотя бы сходятся четыре основных социальных понятия: страна, народ, культура и государство. Здесь же отмечает, что в России (имея в виду, скорее всего, империю) эти категории никогда не смыкались и даже существовали вопреки друг другу [10]. Таким образом, автор «Слова в пути» обращает внимание на важный момент – проблему самоидентификации граждан (подданных) империи.

На культурные отличия грузин и особый статус Грузинской Республики в составе СССР обращали внимание и Вайль, и Битов, и польский журналист Рышард Капущински, автор «Империи» (Kapuściński, 1993). Интересные наблюдения по поводу самоопределения грузин привел Георгий Нижарадзе. Автор статьи «Мы – грузины» (1999) заметил, что в делении «мы» – «они» важным является тот фактор, что на группы «они» не распространяются нормы поведения, принятые в группах «мы». Нижарадзе пишет: «Существование общегрузинского менталитета – несомненный факт. Такие реалии, традиции и символы культуры, как застолье, „Витязь в тигровой шкуре“, стиль воспитания ребенка, царица Тамар и многое другое, – всегрузинское достояние. Родина, Грузия, грузины – это, безусловно, существующие идентификаторы» (Нижарадзе, 1999, 190).

Дальше Нижарадзе замечает интересное свойство именно грузинской культуры (менталитета): лояльность к далекой и сильной власти и постоянная борьба по отвоевыванию хотя бы малого пространства власти на месте (Там же, 193). На самом деле такой «адаптационный механизм» и своеобразная «модель приспособления» ко всем условиям, забота о самом себе и узкой «мы-группе» (клановость) характерны для всего Кавказа. Нижарадзе считает, что грузины быстрее других народов СССР и лучше приспособились к советскому режиму и причиной этому были не столько особенности национального характера, сколько грузинское происхождение Сталина. Нижарадзе объясняет, что «Сталин превратился в символ национальной идентификации и заработал простой механизм: если „отец народов“ – грузин, а мы с тобой тоже грузины, значит, и мы отражаем его блеск. Все это усилило традиционно характерные для грузинского характера гипертрофированное чувство чести и доминантность, но уже не на индивидуальном, а на коллективном „мы-уровне“» (Там же, 193–195). Несомненно, факт грузинской национальности «вождя» укрепил грузинскую идентичность на фоне других народов СССР, но одновременно имя Сталина стало идентификатором общесоветской коллективной памяти, и таким оно было для Вайля.

Вайль в своем путешествии по Грузии предпочитает собственный выбор «идентификаторов». В «Карте родины» родине Сталина полностью посвящены пять небольших глав: «Музей Сталина в Гори», «Кино в Абхазии и Сочи», «Вино Кахетии», «Озеро Рица», «Батумский чай». Сразу заметно, что, планируя свое путешествие, автор предпочел несколько мест-символов, которые могли бы подтвердить или опровергнуть стереотипное мышление о Грузии и грузинах. Для первой остановки автор выбирает Гори, а точнее, Музей Сталина[93]. Из описания следует, что в 1990-х гг. «золотое время» музея давно ушло в прошлое. Язык и стиль рассказа лишены помпезности, а главным приемом стала ирония и некая снисходительность к «главному герою». Имя Сталина не вызывает у путешественника практически никаких эмоций, сам он дистанцируется от сталинских времен. Сталин представлен лишь как музейный экспонат: «Благообразный в щадящем полумраке, вождь смотрит со всех музейных стен» [246]; «Вождь пустоглазо смотрит вверх во мраке траурного зала, по-доброму щурится с портретов, усмехается на фотографиях неразгаданнее Джоконды» [252]. Постмодернистский ракурс позволяет автору превратить рассказ о времени «владычества» «отца народов» в чистый анекдот.

В тексте Вайль приводит несколько анекдотов, в которых Сталин является героем или их соавтором, хотя, по словам автора, «Сталин и смех – сочетание экзотическое». Вайль считает, что сталинские шутки и его чувство юмора можно назвать «державным», «монаршим», «верховным»; «он острил с высоты». «Сталинские шутки» продуцируют юмористическую ситуацию, где вышестоящий насмехается над униженным. Вариант «толстого и тонкого», подчеркивает Вайль [248]. Пунктом соотношения ему служат чеховские герои, русская классика. Похоже, это сравнение отражает точку зрения рассказчика – русского интеллигента. Вайль хвалит литературный вкус Сталина (в коллекции вождя Булгаков и Пастернак), но издевается над безнадежными поэтическими «упражнениями» молодого Иосифа. Автор цитирует их в переводе на русский и удивляется, что они были напечатаны в газете «Иверия» Ильи Чавчавадзе. Вайль допускает мысль, что, возможно, по-грузински эти строки звучат музыкально. Кстати,